У Павла Ивановича Гриценко, командира 2-го эскадрона, балъ, и, по юнкерскому выраженію, съ женщинами. На его холостую квартиру приглашены офицеры полка, кое-кто изъ его пріятелей другихъ полковъ и двѣ восходящія звѣздочки Петербургскаго полусвѣта: Катерина Филипповна Фишеръ и Владислава Игнатьевна Панкратова — Китти и Владя. Онѣ родныя сестры, но живутъ подъ разными фамиліями для удобства своей профессіи. Обѣ молодыя — Китти 22 года, а Владѣ едва минуло 19, красивыя, нарядно одѣтыя, рослыя, полныя. Китти бѣлокурая, свѣтлая, золотоволосая, Владя — темная шатенка, онѣ начали съ того, что были натурщицами, а потомъ вошли въ петербургскій полусвѣтъ и пошли по рукамъ гвардейской молодежи. Онѣ кончили гимназію, недурно болтали по-французски, грамотно писали записки, быстро познали толкъ въ винѣ и лошадяхъ и были украшеніемъ свободныхъ холостыхъ пирушекъ.

Въ Петербургѣ ранняя весна. Ночь свѣтлая, томная. На бульварѣ пахнетъ клейкими почками начинающихъ распускаться тополей. Небо бѣлесое, уже загорающееся на востокѣ за городомъ блѣдной зарей, улицы пустынныя и тихія, отъ Невы пахнетъ водою, каменнымъ углемъ, и изрѣдка доносятся гудки пароходовъ. У подъѣзда офицерскаго флигеля стоитъ наемная хорошая карета — это для Китти и Влади, да на огни въ квартирѣ съѣхалось нѣсколько ночныхъ извозчиковъ.

Въ комнатахъ Гриценки сильно накурено и душно. Хозяинъ настежь раскрылъ окна, и оттуда доносится говоръ людей, женскій смѣхъ, обрывки пѣнія и игры на піанино. Ранній ужинъ уже оконченъ. На большомъ богато сервированномъ дорогимъ фамильнымъ серебромъ столѣ въ безпорядкѣ стоятъ тарелки, блюдо съ ободраннымъ копченымъ сигомъ, большой окорокъ ветчины, холодная телятина, лососина подъ провансалемъ, тутъ же сладкіе пироги, конфеты, фрукты, земляника и масса бутылокъ изъ-подъ шампанскаго и съ шампанскимъ, коньякъ и ликеры. Столъ залитъ виномъ. Денщикъ Гриценки и два солдата изъ собранія не успѣваютъ прибирать за гостями. Кто сидитъ за столомъ, кто бродитъ по комнатѣ, кто устроился у окна.

Гриценко, молодой ротмистръ, съ черными какъ смоль чуть вьющимися волосами, большими цыганскими навыкатѣ глазами, смуглымъ лицомъ съ длинными вьющимися кольцомъ усами, въ красной шелковой рубахѣ подъ разстегнутымъ вицмундиромъ, въ длинныхъ рейтузахъ и въ маленькихъ лакированныхъ сапогахъ, забрался съ ногами на ковровую софу и, небрежно развалясь, бренчитъ на гитарѣ. Китти въ бальномъ голубомъ шелковомъ платьѣ съ большими буфами у плеча и Владя въ такомъ же розовомъ платьѣ полулежатъ рядомъ. Владя сильно пьяна и чувствуетъ себя нехорошо, Китти только разошлась, мурлычетъ вполголоса пѣсенки и большими голубыми глазами весело осматриваетъ собравшихся гостей.

Все офицеры. Всѣхъ она болѣе или менѣе знаетъ. Пожилой маленькій полковникъ, Степанъ Алексѣевичъ Воробьевъ, постоянный посѣтитель всѣхъ холостыхъ пирушекъ, страстный картежникъ, съ коричневымъ нездоровымъ прокуреннымъ лицомъ, съ густыми русыми волосами и длинными усами, ходитъ взадъ и впередъ по комнатѣ въ стоптанныхъ мягкихъ сапогахъ, на которые буфами упадаютъ широкіе сѣро-синіе рейтузы, и въ длинномъ наглухо застегнутомъ сюртукѣ. Онъ мечтаетъ о картахъ и все поглядываетъ на растворенныя двери въ кабинетѣ хозяина, гдѣ уже разставлены карточные столы и лежатъ нераспечатанныя колоды.

Штабсъ-ротмистръ, Иванъ Сергѣевичъ Мацневъ, мужчина лѣтъ тридцати, некрасивый, лысый, безъ усовъ и бороды, слывущій циникомъ и философомъ, любитель юношей, съ лицейскимъ значкомъ на вицмундирѣ, откинулъ портьеру и мечтательно глядитъ вдаль на пустынный бульваръ и блѣдное предразсвѣтное небо.

Сотникъ Маноцковъ, гвардейскаго казачьяго полка, ввязался въ споръ о качествахъ своей лошади и, куря папиросу за папиросой, сидитъ въ углу стола за большимъ бокаломъ шампанскаго, окруженный молодежью полка.

Всего человѣкъ четырнадцать было въ гостяхъ у Гриценки.

Наступалъ такой моментъ, когда нужно что-нибудь придумать или разъѣзжаться. Воробьевъ считалъ, что пора приступить къ главному, для чего онъ пришелъ, — къ картамъ. Отпустить дамъ, снабдить ихъ кѣмъ-либо изъ молодежи и засѣсть за макао или паровозъ.

Молодежи хотѣлось еще поболтать, попѣть, покуражиться. Вина было выпито много, но всѣ были болѣе или менѣе трезвы. Пьянѣе другихъ былъ самъ хозяинъ. Онъ какъ-то очень скоро хмелѣлъ, но, охмелѣвши, могъ пить сколько угодно, все оставаясь въ одномъ градусѣ разгульнаго, безшабашнаго веселья, шумныхъ пѣсенъ, широкихъ жестовъ и любви ко всему человѣчеству.

Онъ бросилъ гитару, вскочилъ на свои упругія тонкія ноги и крикнулъ веселымъ голосомъ, звонко пронесшимся по всей квартирѣ:

— Захаръ! Вина!

Захаръ, денщикъ Гриценки, изъ молодыхъ солдатъ, рослый красивый парень въ снѣжно-бѣлой рубахѣ, писаный русскій молодецъ, подскочилъ къ нему съ бутылкой краснаго вина и большимъ стаканомъ.

Звонкая оплеуха раздалась по комнатѣ и заставила всѣхъ вздрогнуть и обернуться. Гриценко ударилъ солдата по лицу.

— С-скотина! Сколько времени у меня служишь и не можешь различить что какъ называется! — кричалъ Гриценко. — Я чего требовалъ?

— Вина, ваше высокоблагородіе, — растерянно отвѣчалъ поблѣднѣвшій солдатъ.

— А ты, скотина, принесъ пойла! Вино — это шампанское, дуракъ!..

— Павелъ Ивановичъ, — вдругъ раздался изъ угла звонкій, молодой, полный искренняго возмущенія, голосъ, — я попрошу васъ не бить солдата! Это мерзко и... и недостойно дворянина и офицера.

Изъ угла вышелъ молодой стройный юноша. Его розовое лицо съ чуть пробивающимися, почти невидными усами горѣло отъ негодованія. Большіе темно-сѣрые глаза были полны гнѣва. Застегнутый на всѣ пуговицы своего вицмундира, изящный, въ узкихъ, по тогдашней модѣ, рейтузахъ, онъ сталъ противъ Гриценки, заслоняя собой окончательно растерявшагося денщика.

— Корнетъ Саблинъ! Вы з-забыв-ваетесь! Вы съ ума сошли. Корнетъ Саблинъ, я п-по-п-прошу васъ н-не смѣть мнѣ дѣлать з-замѣчаній! — заикаясь отъ гнѣва, воскликнулъ Гриценко, становясь багрово-краснымъ.

— Что такое? Что такое? Господа, — заговорилъ быстро Степанъ Алексѣевичъ Воробьевъ, неслышными мягкими шагами подкатываясь къ Саблину.

— Корнетъ Саблинъ! Вы не правы! Вы не имѣете права дѣлать замѣчаній своему эскадронному командиру. Ротмистръ Гриценко, вы слишкомъ погорячились, ударивъ денщика. Да... Да... Но предмета ссоры нѣтъ. Вы сами виноваты, ротмистръ... И, господа!.. Миръ... Ну... миръ... во имя чести полка! А... Руки другъ другу... Н-ну!

— Я не могу, — тихо, но твердо выговорилъ Саблинъ. — Если бы онъ меня оскорбилъ. Онъ оскорбилъ солдата. Онъ себя оскорбилъ.

Но Гриценко былъ отходчивъ.

— Захаръ, поди сюда! — сказалъ онъ. — Я тебя побилъ, любя побилъ, понялъ? я тебя и поцѣлую — любя поцѣлую.

И, взявъ обѣими руками за щеки Захара, онъ нагнулъ его лицо къ своему и сочными губами впился въ крѣпкія губы солдата.

Потомъ, отодвинувъ его лицо отъ своего, онъ погрозилъ ему пальцемъ и укоризненно сказалъ:

— Эхъ, Захаръ, Захаръ! Ввелъ ты меня таки во искушеніе. Помни: вино только шампанское, прочее вино — пойло, вѣдь училъ же я тебя? А? Училъ? А чай?

— Кишкомой, ваше высокоблагородіе, — быстро отвѣтилъ солдатъ.

— Ну вотъ видишь... — Гриценко снова сочно поцѣловалъ солдата и, слегка толкнувши, сказалъ, — ступай.

Но едва тотъ повернулся, какъ онъ крикнулъ:

— Пѣсенниковъ! Захаръ, да ж-живо... Моихъ!

— Эхъ, Павелъ Ивановичъ, — сказалъ Воробьевъ, — четыре часа утра. Люди спятъ еще, а тамъ на уборку надо. Ну какіе пѣсенники!

Гриценко улыбался широкой радостной улыбкой.

— Х-хочу! Ж-желаю... Хочу показать пижону, что люди меня любятъ и что это ничего, — онъ сдѣлалъ жестъ рукой. — Они на это не обижаются. Лишь бы любили ихъ и не помыкали. Такъ-то, милый Степочка. И не препятствуй мнѣ. Двѣ пѣсни... Понялъ? Двѣ пѣсни. И онъ споетъ намъ — сей юный, — онъ захохоталъ, — Левъ Толстой!

Саблинъ пожалъ плечами и отошелъ. Сердиться на Гриценку онъ не могъ.

Источникъ: П. Н. Красновъ. Отъ Двуглаваго Орла къ красному знамени, 1894-1921. Романъ въ четырехъ томахъ. — Изданіе второе, пересмотрѣнное и исправленное авторомъ. — Томъ I: Первая и вторая части. — Берлинъ: Типографія І. Визике, 1922. — С. 25-29.